«Я номер 45528. Мое имя можно говорить только шепотом. Я — узник детского концлагеря Саласпилс». Три истории детей, которые ковали Победу

С 1998 года Надежда Николаевна Доронина преподает детям историю, обществознание, экономику и право. И вот уже несколько лет ведет свой блог в социальных сетях. Благодаря трудам Надежды Николаевны историю полюбили не только ее ученики, но и тысячи людей по всей России, которые подписаны на нее и с упоением (а порой и ужасом) читают каждый пост педагога.

Ниже мы приводим три истории девочек, переживших Великую Отечественную войну. Все они основаны на реальных событиях. Текст мы публикуем с разрешения Надежды Дорониной.

Надя Богданова

Ее дважды казнили гитлеровцы. Выжгли на спине пятиконечную звезду.

Просмотрите на эту девочку внимательно. В 8 лет Надя оказалась в детском доме Могилева (Беларусь), а через год началась война. Поезд, на котором эвакуировали детей, разбомбили фашистские самолеты, детей погибло очень много. Кто остался жив, разбежались в лес, в соседние деревни. Надя и еще один мальчик Юра попали в оккупированный немцами Витебск.

Чтобы не умереть от голода, они ходили по деревням и просили милостыню, жили в подвалах домов, воровали еду у немцев. А что делать? Жить-то нужно как-то ребятишкам!

Осенью 41 года Надю принял партизанский отряд, где ребенку 10 лет доверят взрывать фашистский штаб, пускать под откос эшелон с военным снаряжением, минировать мосты.

На минуточку, девочке, ученице 3-го класса! Но не было тогда детства, и поступки требовались уже взрослые. Война.

Маленькая, худенькая, притворяясь нищенкой, она бродила среди фашистов, все подмечая и запоминая, приносила в отряд ценнейшие сведения. В одном из ночных боев спасла раненого командира разведотделения Ферапонта Слесаренко.

Понятное дело, что она даже поднять его не могла и тащить тоже. Поэтому девчушка догадалась подсунуть под командира еловых веток, сама 10 км (!) шла пешком до ближайшего села. Там она выкрала лошадь с санями у полицаев и вывезла Слесаренко в лагерь. После этого фашисты объявили за голову Нади Богдановой вознаграждение!

Кому доверить повесить красные флаги накануне празднования Октябрьской революции?

 Надя БогдановаТому, к кому меньше внимания. Детям. Фашисты тщательно охраняли подходы к Витебску, обыскивали каждого и даже обнюхивали. Если у подозреваемого шапка пахла дымом или порохом, считали его партизаном и расстреливали на месте. К детям внимания было меньше, поэтому решили поручить это задание 10-летней Наде Богдановой и 12-летнему Ване Звонцову. Дети взяли саночки, нагрузили их метлами, среди них спрятали флаги.

Надя, чтобы отвлечь внимание, даже осмелилась подойти к немецким солдатам и предложить им купить метлы. Но они лишь рассмеялись, дулами оттолкнув детей.

Утром над Витебском полыхали яркие красные флаги. Начались облавы, аресты и расстрелы. Детей выдали папиросы, которые они несли для партизан. В штабе их допрашивали, приставив к стенке и стреляя над их головами, били шомполами (металлические стержни). После допроса был приказ расстрелять детей и других задержанных. Плачущих и измученных, их поставили у края рва и еще издевались, стреляя то мимо, то поверх голов. За доли секунды до выстрела Надя потеряла сознание и упала в ров.

Она долго пролежала среди убитых, в числе которых был и Ваня Звонцов. Очнулась от холода и тошноты. Поняв, что охраны никакой нет, девочка выползла из-под трупов и решила пробираться к своим.

Долгое время Надя не принимала участия в партизанских диверсиях. Но потом получила задание взорвать мост, по которому немецкие войска шли на Ленинград. Надя выполняла это задание с Юрой Семеновым. Когда дети заминировали мост и уже возвращались в отряд, их остановили полицаи.

 Надежда Богданова в окружении пионеровНадя стала прикидываться нищенкой, но детей обыскали и нашли в рюкзачке кусок взрывчатки. В этот же момент раздался взрыв, и мост прямо на глазах у немцев взлетел на воздух.

Полицаи поняли, что это дети заминировали его, и повезли их в гестапо, связав и бросив в сани. Юру расстреляли сразу же, а Надю семь дней пытали, выжгли на спине звезду, обливали на морозе ледяной водой, ставили на раскаленные камни, бросали на огненную печь.

Не добившись от нее сведений, фашисты выбросили истерзанную и окровавленную девочку на мороз, решив, что она не выживет. Надю подобрали местные женщины: Татьяна и Лида.

После пыток и побоев Надя потеряла зрение и слух, у нее отнялись ноги (Боже, ненавижу фашистов!). Позже слух и зрение частично вернутся, но, вы только представьте, что пережил ребенок?! Обнять деточку хочется, пожалеть по-матерински.

После войны Надя выйдет замуж, вырастит одного родного и семерых приемных детей. Это семеро детей той самой Татьяны, которая выходила Надю и заменила ей маму.

Тогда не было интернета, телевизоры — настоящая редкость. А радио слушала вся страна. Сотрудницы, с которыми работала Надежда, побежали к ней с вопросами, потому что Слесаренко упомянул ее в прошедшем времени, сказав, что она погибла на задании.

Чтобы доказать, что это она та самая девочка, пришлось вскрыть могилу, эксгумировать останки. Было доказано, что вместе с телом Юры Семенова, похоронены родственники тех женщин, что спасли Надю.

Признание обрушилось на эту скромную женщину. Надежда давала интервью, встречалась с пионерами, про нее слагали стихи и песни. Ей писали дети со всей страны. Представьте себе, она получила более 50 тысяч писем!

Умерла Надежда 21 августа 1991 года, ей было всего 59 лет. Еще немного и государства, ради которого она совершала подвиги, не станет. Спи спокойно, Лазурчик. Страна помнит.

Руки так замерзли, что хотелось постучать ими, как колотушкой. Постучала. Больно.

Мы стоим на перроне и ждем поезд…

Я — Ветта. Вообще Елизавета, но мама называла меня Веточкой и теперь, когда мамы нет, я хочу, чтобы меня звали только так. Мне 9 лет. Я жила в Ленинграде. Блокадном. Я не вела дневник, не писала письма и никогда не жаловалась. Некому.

Сентябрь 1941 г.

Когда первый раз завыли сирены, мне показалось, что наступил конец света. Мы с мамой спустились в убежище. А там какая-то чужая женщина, не из нашего дома, металась в ужасе и искала своего ребенка. А ребенок у нее на руках, в платке.

Мама взяла в ладони мое лицо и сказала: «Давай придумаем имя нашему будущему коту?» Я даже грохот вокруг перестала слышать от радости.

Десятки имен заняли мои мысли, мама улыбалась и тихо шептала, что «все будет хорошо, Веточка». Кота было решено назвать Лев!

Пыталась позвонить подружке Аленке, но женский голос кратко сказал: «До конца войны телефон выключен». Звякнул и умолк... до конца войны.

В какую-то ночь было три тревоги! Пять тревог! Весь день выла сирена.

Вечером мама сказала, что бомба попала в зоосад, и там засыпало слониху. Мне сразу представились одинокие слонята. Без мамы. Я подслушала разговор взрослых. Немцы метят в химзавод, а попадают в зоосад. Говорят, что перебиты обезьянки, и обезумевший соболь бегает по улицам.

А еще слышала, что когда спешно эвакуировали ясельки, каждому малышу написали имя химическим карандашом на ручке. Но по прибытии их всех искупали и имена смылись. А дети даже говорить не умеют. Как их мамы теперь найдут?

Карточка на хлеб в блокадном Ленинграде

Я не помню, сколько нам было положено хлеба по карточкам. Но бережно пальчиком собирала крошки со стола, и они казались такими вкусными. В декабре 1941 г. я оказалась в детском доме. Просто мама однажды не проснулась, сидела одна два дня, тихо плакала, пока не пришли взрослые и не забрали меня.

В детском доме никто не шумел, не бегал. Познакомилась с мальчиком Витей. Он собирал камушки и говорил, что это конфетки. Соломинки и травинки называл макаронами. Наевшись «конфет» и «макарон», он умер.

Зима 1942 г.

Сегодня весь детский дом непривычно шумит. Оказывается, к нам едет цирк! Приехал настоящий всамделишный циркач Иван Наркевич. Я вдруг поняла, что давно не видела животных. Живых. Кошек, собак, голубей и крыс съели еще в сорок первом.

И это было чудо чудесное. Две тощих собачки прыгали на задних лапках, заливисто лаяли, давали лапу. Мы их гладили по теплой шерстке и обнимали. И тут я вспомнила про своего будущего кота Льва, пусть он обязательно будет!

Так дети на время забывали умерших родителей, разрушенный дом и голод. Кто-то из детей спросил, а хотят ли есть собаки? Малышам ведь необязательно знать, что Иван Иванович свою крохотную пайку честно делил с животными поровну. Пусть лучше карапузы гладят их, целуют, чтобы хоть на время вырвать, выцарапать детей из кошмарной реальности.

Не могу себя заставить не думать о еде. Я просто ее вижу везде. Вон облако, похожее на пенку от молока. Вот дом, в который влетел снаряд, он раскололся как-то необычно, что съехала крыша, и дом стал похож на буханку хлеба с пышной горбушкой. Хрустящий.

Доска объявлений, где предлагали вещи в обмен на еду

Зима 1941-42 гг. выдалась лютой. В городе не было воды, электричества, отопления. Воспитатели и те, кто мог ходить, каждый день набирают снег и греют его. Пьем кипяток. А еще мы учимся. Пишем на газетных листах между строчек. Обещали кормить обедом и давать 50 г хлеба без карточек.

Перед первым уроком наша учительница сказала слова, которые я поняла гораздо позже: «Дети мои, пройдут года, вы станете взрослыми, у вас будут дети, внуки… Они вас непременно спросят: «Что вы делали в дни Великой Отечественной войны?» И вы с гордостью скажете: «Мы учились в Ленинграде!».

Она привезла меня в дом и сказала, что теперь у нее есть дочь. Спали мы втроем на одной кровати: я, тетя Лена и ее маленький сынишка Илья. Впервые за много последних дней мне было тепло и не страшно.

Вечером мы долго сидели перед печкой и мечтали о будущей жизни. О том, что будем готовить на обед. Что мы нажарим свиных шкварок, будем прямо в горячее сало макать белый хлеб и кушать. И обязательно нужно напечь блинов, когда будет много еды и продуктов.

С каждым днем жить становится все страшнее. Люди падают и умирают буквально на ходу. В придомовом сарае лежит несколько трупов. Их пока нельзя хоронить, еще карточки остались.

Умер соседский парень Лева от истощения. Перед смертью он был совсем ненормальный, бредил тем, что у него украли хлеб и масло. Сам уже не мог встать, одеться. Просил прощения у матери, что ел хлеб, который она прятала.

Леву увезли на Мариинскую улицу, там оставили, оттуда покойников собирают и увозят куда-то на кладбище.

Вечером тетя Лена принесла в портфеле кошку. До этого мы шутливо говорили, что скоро будем есть и их. Тетя Лена долго гладила напуганное тощее животное. Потом со слезами ее освежевала и к ночи мы ели впервые за долгое время настоящий суп. Вкусный и питательный. Да, мы ели… кошку. Ели молча, редко смотря друг другу в глаза. Перед кошкой было стыдно.

***

…Руки так замерзли, что хотелось постучать ими, как колотушкой. Мы стоим на перроне и ждем поезд. Сказали, что будет четыре вагона из Тюмени с кошками. Тетя Лена, смеясь, называла их «хвостатой армией». Очередь была огромная, люди спорили кто за кем стоял. И вдруг, издалека раздался гудок паровоза. Часть кошек разбежалась на вокзале. Усатые герои мельтешили под ногами, люди хватали котеек, прятали их и уносили домой.

Все произошло так быстро, что когда мы подошли к вагону — он был пуст. Тетя Лена крепко держала меня за руку, а голос срывался на плач: «А разве больше никого нет?». Я всхлипнула и тихо-тихо заплакала.

Мужик растерянно смотрел на маму с дочкой и вдруг достал из-за пазухи рыжий комочек и со вздохом протянул: «Вот, себе оставил. А дома-то у меня и нет. Берите, вам нужнее».

Рыжее усатое мурчащее счастье уютно лежало у меня на руках, и я шепнула ему: «Привет… Я знаю твое имя».

Узники концлагеря Саласпилс

«Я номер 45528. Мое имя можно говорить только шепотом. Я должна его забыть. Но я помню. Я — Валя. Мне 12 лет. Я — узник детского концлагеря Саласпилс».

«Мамы и папы рядом нет. Они погибли во время первой бомбежки. Меня забрала мамина подруга тетя Оля, и мы с ее 3-летней дочкой Тоней прятались вместе под кроватью и вместе там боялись громких звуков в небе. А потом пришли немцы, и нас угнали в Латвию в трудовой лагерь.

Когда нас построили перед бараком, какой-то дяденька сказал, чтобы мамы отдали детей в другой барак, потому что дети мешают работать. Тетя Оля так крепко держала Тонечку, что два немца вырывали ее из рук. Как кричала тетя Оля, я не забуду никогда.

Тонечку мне пришлось взять на ручки, потому что она все время плакала, и я закрывала ей рот руками и боялась, что нас будут бить чем-то очень тяжелым.

Куда увели всех женщин, мы не знаем, вокруг все плакали и кричали. Тоня вдруг резко успокоилась и только всхлипывала, вздрагивая от громких звуков. Мы вцепились друг в друга и боялись потеряться. Вокруг одни дети, мы никого не знаем. Страшно. Очень страшно!

Тот же дяденька сказал, что сейчас нас поведут в баню и нужно раздеться. Как в баню? Холодно же... Ботиночки с Тони пришлось снять, курточку и штанишки стянул немецкий солдат. Я сняла сама одежду.

Мы шли босиком по мерзлой земле, и я успокаивала Тонечку, что нас ждет теплая вода и мыло, и мы обязательно согреемся, только нужно дойти. Вода была холодной. Ледяной. Дети кричали и убегали, их били. Мы с Тоней просто стояли под струями воды, я не чувствовала ни ног, ни рук. Почему-то было слышно, как колотится сердце.

В следующие несколько дней мне хотелось проснуться, потому что это не могло быть реальностью. Старших детей в один день построили и увели. Уходила Валентина, назад пришел номер 45528. Нам запретили говорить наши имена, теперь нужно показывать руку с номером.

Маленьким деткам номера выжигали на пяточках. Тонечке номер не поставили, потому что утром пришла женщина с большой корзиной и вынесла из нашего детского барака несколько окоченевших детишек. И Тонечка лежала сверху…

Каждый день нас собирают и осматривают, обходят всех с собаками. Я смотрю на этих собак и не могу понять, что с ними не так.

Концлагерь Саласпилс

Сегодня у меня брали кровь для раненых немецких солдат. Кровь берут у всех каждый день, самых маленьких не приносят обратно. Место, где втыкают иглу, болит.

В барак нас загоняют не люди, а собаки. Я поняла, что не так с этими собаками — они смотрят как немцы, и не виляют хвостом.

Откуда-то привозят новых детей, лагерь Саласпилс полон детских голосов. И слез. Часть детей уводят не работать. Есть барак номер шесть, там ходят люди в белых халатах…»

«Я ем суп на овощной ботве, с опилками, и еще там плавают листья, самые настоящие. Маминых блинов хочется, почему я их не ела раньше много-премного? Мы роем ямы, землю относим за барак. Там же роем новую яму и землю из нее уносим в первую яму. Тех, кто падает, тут же стреляют или сильно бьют. Как ходят ноги, я не знаю…»

«Вчера в наш холодный барак приходил немецкий офицер, он искал домработницу своей жене. Меня попросили улыбнуться, но я не знала: как это?

Вечером меня увели из барака.

Спала я на полу, мне бросили старое одеяло. Работать приходилось так же, как и дома с мамой: готовить, мыть, убирать, стирать. Только фрау Вельда не мама.

Мемориал на месте концлагеря Саласпилс

Мне нельзя было поднимать глаза, трогать их детей и говорить с ними, нельзя спрашивать, нельзя говорить. Ела я там же, где и спала, суп не с опилками теперь, это хозяйские объедки.

Фрау Вельда любит танцы, приглашает других офицерских жен, они много пьют и танцуют. Фрау Вельда наряжается в бусы из глаз узников, а у ее мужа очки, сделанные из костей. Я хочу это забыть и больше никогда не видеть. Но я буду помнить...»

Игрушки и сладости на место концлагеря Саласпилс несут местные жители

В 1944 лагерь освободят советские войска. Валентина останется жить в Риге. Хочу уточнить, что лагерь Саласпилс находится всего в 18 км от Риги. Ей как узнице лагеря жертве фашизма полагалось 5 тысяч немецких марок. Но Валентина их не получит. Откажется. «Пусть подавятся!» — ответит она.

В город Лиепая однажды побежит с подружками на танцы, а рядом пришвартовался военный корабль, моряки тоже заглянут на танцы. Там Валентина познакомится с будущим мужем Виктором. Но он уйдет в плавание и поженятся они лишь через год. В браке родятся прекрасные дети: сын и дочь.

Виктор умрет во время военных учений на рабочем месте. Но замуж Валя больше не выйдет, сама поднимет детей, даст им достойное образование. Сердце Вали остановится в 1996 году. Инсульт.

Сегодня власти Латвии отрицают существование лагеря Саласпилс, утверждают, что это был «пионерский» лагерь, где отдыхали дети. Также на территории детских бараков планируют поставить памятник немецким солдатам.