Как Польша превратилась в «гиену Европы»
Участие Сталина в последнем на сегодняшний день разделе Польши дает современной Варшаве повод уравнивать его с Гитлером и говорить о «равной» ответственности СССР и Рейха за начало войны. При этом намеренно забываются очень важные подробности, благо они выставляют Польшу в предельно черном свете и делают той самой «гиеной Европы», о которой писал Черчилль.
Ровно 80 лет советские войска перешли государственную границу Польши, чтобы присоединить к СССР земли Западной Украины и Западной Белоруссии. Это подразумевали секретные протоколы к пакту Молотова – Риббентропа, причины подписания которого газета ВЗГЛЯД подробно разбирала ранее. В то же время у СССР, по сути, не было выбора: немецкая армия не собиралась останавливаться на «своей половине» Польши и продвигалась вперед, так что альтернативой присоединению к СССР для этих регионов было превращение в марионеточные государственные образования, полностью подконтрольные Рейху.
Проще говоря, или СССР расширяется на польские земли, или получает гитлеровскую военную машину непосредственно у своих границ.
В этих обстоятельствах замешана политическая интрига – территориальный реванш на восточном направлении за проигранную войну 1920 года очевидно входил в планы Сталина. Существовала выраженная установка на возвращение СССР фактически к границам Российской империи, эдакий экспорт социализма не в целом по миру (как при Ленине), но хотя бы в рамках некогда своих территорий.
И все же неотменяемый факт заключается в том, что перед Москвой стояла именно та дилемма «или-или», которая описана выше. Третьего варианта просто не было, так что решение представляется очевидным.
С политической точки зрения обставлено оно было почти безупречно. Красная армия перешла границу только тогда, когда Польши как суверенного государства уже не существовало, когда пала ее столица, власти оказались в бегах, а война с немцами была уже полностью проиграна. В таких условиях Москва бралась защитить «братские народы» от Гитлера, поскольку сама Польша сделать этого не могла и, стоит подчеркнуть, включилась в навязанную ей игру, поскольку войну СССР, несмотря на аннексию территорий, так и не объявила.
Однако современное польское правительство описывает произошедшее исключительно как «нож в спину», возлагая на Берлин и Москву равную ответственность за «развязывание Второй мировой войны».
Это чрезвычайно лицемерная позиция, если знать, что Польша 1930-х годов не мыслила себя иначе, кроме как в противостоянии СССР. Просто война, с ее точки зрения, должна была начаться в другой конфигурации: Варшава и Берлин против Москвы. Так называемая ягеллонская идея, взятая на вооружение Юзефом Пилсудским, подразумевала строительство в Восточной Европе федеративной империи с Польшей во главе, для чего территории СССР необходимо было резать кусочками. Этой идее была фанатично подчинена польская элита, что в конце сгубило и ее коллективный разум, и ее саму как политическое явление.
Кстати, с Гитлером и нацистской элитой произошло нечто похожее и в той же последовательности.
От альтернативного варианта развития событий (войны с Германией) Польшу, как ей казалось, надежно страхуют гарантии от Британии и Франции. С Москвой же заключать какие-либо союзнические альянсы Варшава категорически отказывалась по идеологическим причинам.
То, что в итоге пошло не по плану (Советский Союз отказался быть жертвой и обернул ситуацию в свою пользу) – это, конечно, большое горе, но горе исключительно польское. Выставляя ту Польшу невинной жертвой Гитлера и Сталина, современная Польша пытается заболтать очевидную мысль о том, что государство Пилсудского и Ко нужно жалеть в предпоследнюю очередь, так как последнее место Гитлера не оспаривает никто.
Это был авторитарный, клерикальный, репрессивный режим с мечтами о колониях, концентрационными лагерями для оппозиции и специальными партами для евреев. Та Польша и политически, и, что особенно важно, идеологически мыслила себя естественным союзником нацистского проекта.
Пилсудский был первым в Европе, кто подписал с нацистами договор о ненападении. На его похоронах, последовавших вскоре после этого, присутствовал Геринг, а Гитлер посетил по такому случаю мессу в Берлине.
Режим, прозванный «режимом санаций» (то есть очищения от «пятой колонны», коммунистов, безбожников, грешников, евреев и т. д.), жил грабежом, провоцируя окружающих и регулярно воюя с соседями за их земли – с Чехословакией, Литвой, СССР и разного рода национальными образованиями, возникавшими в конце Первой мировой войны как грибы после дождя.
Земли, занятые Красной армией в 1939-м, – это были примерно те же самые земли, которые Пилсудский отвоевал у советской власти, воспользовавшись революционной неразберихой. Ответ большевиков закончился для них военным поражением, десятками тысяч пленных красноармейцев и десятками тысяч их смертей в польских «лагерях смерти» – провозвестниках немецких концлагерей.
Советская власть Польше за это, конечно же, мстила, но в то же время возвращала свое. А заодно (в свете скорого присоединения) вернула Литве Вильнюс, потерянный ею в рамках очередной польской интриги. Когда Лига наций отписала город литовцам, Пилсудский сымитировал мятеж в войсках, занял ими литовскую столицу, организовал там марионеточное государство Срединная Литва, а потом присоединил его к Польше.
Смириться с этим фокусом литовцев заставил ультиматум наследников Пилсудского, опорой для которого выступил тот самый естественный союзник – Гитлер. Для Варшавы и Берлина это было своего рода дипломатическим разменом: Литва отказывается от претензии на Вильнюс под давлением Германии, а Польша признает нацистский аншлюс Австрии.
Но главным символом польско-нацистского братства стал, разумеется, раздел демократической Чехословакии, по которому Польша прибрала к рукам ту часть Тешинской области, которую не сумела завоевать в 1919-м. Жадность была столь сильна, что поляков не напугала даже угроза Москвы разорвать договор о ненападении. Впрочем, примерно этого они как раз и добивались, а некоторые из них этого даже не отрицают.
«Мы могли бы найти место на стороне Рейха почти такое же, как Италия, и наверняка лучшее, нежели Венгрия или Румыния. В итоге мы были бы в Москве, где Адольф Гитлер вместе с Рыдз-Смиглы принимали бы парад победоносных польско-германских войск». Таково мнение польского профессора Павла Вечоркевича, высказанное им в интервью официальной газете Rzeczpospolita. Но эту газету такими воззрениями на мир давно уже не удивишь.
Роль Польши в уничтожении Чехословакии Уинстон Черчилль сравнил с поведением гиены. И, подчеркнув храбрость поляков в различные периоды истории, припечатал:
«Храбрейшими из храбрых слишком часто руководили гнуснейшие из гнусных! И все же всегда существовали две Польши: одна боролась за правду, а другая пресмыкалась в подлости».
Немаловажно, что это цитата из его книги «Вторая мировая война», написанной уже в годы холодной войны, когда британец дал своему антикоммунизму полную волю, а эмигрантское польское правительство, из тех самых «подлецов» состоящее, казалось очевидным союзником Лондона.
Но насколько очевидным, настолько же и бессмысленным.
В дни описываемых событий находящийся в жесткой оппозиции к линии «умиротворения Гитлера» Черчилль прокомментировал действия СССР против Польши так:
«Совершенно очевидно, что русские армии должны стоять на этой линии для того, чтобы обеспечить России безопасность от нацистской угрозы. Создан Восточный фронт, на котором нацистская Германия не осмелится наступать. Когда герр фон Риббентроп на прошлой неделе явился по специальному приглашению в Москву, ему пришлось столкнуться и примириться с тем фактом, что замыслам нацистов в Прибалтике и в Украине не суждено воплотиться в жизнь».
В долгосрочном плане он в своих прогнозах, конечно, ошибся, но польский вопрос, сиречь вопрос черной неблагодарности, не отпускал его вплоть до конца войны – по понятным причинам. Применительно к истории Варшавского восстания газета ВЗГЛЯД уже писала о мечте, которую наследники Пилсудского вынашивали до последнего: не дожидаясь падения Берлина, повернуть английские, французские, американские, польские, а может быть даже и немецкие штыки на Москву. Черчилль видел в СССР угрозу, но, как и Рузвельт, прекрасно осознавал утопичность таких планов, а поляков находил надоедливыми и вредными – силой, которая оторвалась от реальности и пытается вбить клин между союзниками.
Однако поляки упрямо действовали по принципу «наглость – второе счастье». Как и в случае с аннексией Западной Белоруссии и Западной Украины. Как и в случае со Срединной Литвой. Как и в случае раздела Чехословакии, когда для послов стран-союзников, Британии и Франции, вдруг оказались закрыты все польские двери. Как и в случае подготовки диверсий в тылу Красной армии в последний год войны.
Но эта же самая наглость в конце концов и сгубила «режим санаций», переживший политическое банкротство в два этапа – на событиях 1939-го и после неминуемого поражения Варшавского восстания. В июле 1945-го Великобритания и США перестали признавать польское правительство в изгнании, но современные польские власти, сформированные из национал-консервативной партии «Право и справедливость» Качиньского, видят себя политическими наследниками именно этих людей, некогда бросивших в топку своих неадекватных воззрений на политику миллионы сограждан.
В ходе Второй мировой Польша в процентном соотношении потеряла больше населения, чем кто-либо другой – почти 18%, или 6,2 миллиона человек. Но «героические черты характера польского народа не должны заставлять нас закрывать глаза на его безрассудство и неблагодарность, которые в течение ряда веков причиняли ему неизмеримые страдания», – писал по этому поводу все тот же Черчилль.
Если бы фанатики в Варшаве уняли свои непомерные имперские амбиции, если бы отказались от наполеоновских планов по противостоянию СССР, если бы не противились совместному союзу против Гитлера с Москвой, Парижем и Лондоном, многих из этих жертв удалось бы избежать.
Но Варшавой был сделан фантастически глупый выбор в пользу подлизывания к нацистскому шерхану, потому что только очень глупые люди не понимали неизбежности гитлеровского вторжения при наличии на карте Польского коридора и немецкого населения в польских границах. В итоге тигр гиену сожрал – реальность просто не подразумевала иного. Однако ее наследники по-прежнему винят в этом кого угодно, а прежде всего – все столь же ненавистную им Москву, но только не собственную «кровь» и национальный гонор, связывающий более чем столетний период польской независимости.